Г. М. Колосов. Жанр без автора
рискованная исповедьЗвучит дико, но исторически первое дело фотографии — павильонный портрет — как творческий жанр исчез. За 30 лет моего горячего зрительского интереса мне попались на глаза всего несколько небольших проектов, связанных с портретом. И, кроме моего друга и ровесника Владимира Александрова, я не могу вспомнить ни одного художника фотографии, который посвятил бы себя этому жанру как таковому — «беспроектно», бесконцептуально, внеконъюнктурно, только ради него самого.
Дерзну назвать причины, почему так произошло.
Первая — как это ни страшно — стирание личности в XX веке. В СССР этим люто занималось государство, и «результат на лице». В «цивилизованных странах» человек нежно отутюжен общественными стандартами и обилием идолов. А лукавая глобализация, окончательно отрывая нас от почвы, уже и в России меняет холеру на чуму. Словом, сам объект жанра — «образ и подобие Божие» — выцвел. Кого снимать?
Вторая причина — отчасти следствие первой. Это — безудержно формотворческий характер всего искусства XX века. Сама его эстетика не предусматривает в себе консервативный как иконопись, жанр, пластический язык которого искрится на глубине нюансов. И адресат жанра — пресловутый «подготовленный зритель» — воспитан их не видеть. Кому смотреть?
Первые две естественным образом порождают третью. И эта третья причина — проблема художника, который утверждается не иначе как общественным спросом. Без заявки если не на «концепт», то хотя бы на броский собственный стиль, явление нового имени нынче невозможно. Кому снимать? Итак, круг замкнулся.
Есть, впрочем и четвертая причина — уже чисто фотографическая. Для портретов среднего плана и крупнее стандартная оптика непригодна: фактура кожи, подробно ею воспроизводимая, закрывает лицо, а не раскрывает его. Бессознательно это ощущало много больше фотографов, чем принято думать, и, органически чувствуя фальшь, они предпочли не плодить дурновкусие.
Вместо «что делать?» и «кто виноват?» — два любопытных наблюдения.
… Долгие годы я не мог объяснить себе завораживающую привлекательность старинной «бытовой» фотографии – всех этих «визиток» и «кабинеток», снятых на рубеже веков. Особенно провинциальных. И как оказалось все просто! Наглая авторская отсебятина, невозможная в то время, не исказила те лица, и тайна личности сохранилась неприкосновенной. Правда, и изобразительное качество большинства работ такое, что сегодня его трудно представить себе не то что в «массовке», но и в «самом штучном» заказе.
…Несколько раз мне довелось соотносить фотографию и живописный портрет, по каким-то причинам с нее, а не с живого оригинала сделанный. Причем написанный крепкой кистью XIX века. И что же? Вольная живописная интерпретация всегда оказывалась ярче, выразительнее… определеннее… проще! Почему?
Если «режиссер должен умереть в актере», то фотограф должен умереть в натуре. Ни к какому другому жанру это не приложимо так, как к портрету. «Образ и подобие…» — тайна тайн. Авторское «самовыражение» по его поводу — кощунственно; частное, пусть и яркое высказывание интересно, но бедно, а случайное — или мелко, или лживо. Остается язык образов, для меня один только и приемлемый. Но заговорить на нем я могу лишь тогда, когда увижу в человеке вневременного явно больше, чем современного.
Аксессуары в студии — лишь отмычки к сейфу времени. Если и подойдут — за дверцей терра инкогнита. Модель должна сыграть самое себя, самой же себе неизвестное. Чтобы избежать здесь театрального вранья, эта парадоксальная игра должна быть строго игрой без лицедейства. И всякий раз, когда так происходит, я воспринимаю изображение, возникшее в результате, не иначе как чудо, милость свыше, незаслуженный подарок, соединяющий прошлое и будущее, продляющий тем самым чью-то жизнь.
октябрь 2005 г.